смело можно назвать писателем католическим. Даже мистиком католическим. Несмотря на то, что Алексей Лосев, например, утверждал, что «католическая мистика есть, в общем, галлюцинация на почве истерии, то есть прелесть» Да и сам Вен. Вас. уверял, что «мистика всегда шла рука об руку с половой распущенностью».
Все верно – истерическая галлюцинация на почве прелестей половой распущенности, католицизм мистический и мистицизм католический, мракобесие, опиум народа и опиум для народа.
Стоп! Вот оно – самое главное! Опиум народа т.е. религия и опиум для народа т.е. сами знаете что – не разные ли стороны одной и той же медали? Не зря же советовал Ерофеев возле каждой церкви ставить пивной ларек.
Что ж, разберем «опиумную» сторону народной жизни. Труд сделал обезьяну человеком – утверждали марксисты. Очень даже может быть. Но с чего вдруг ей захотелось трудиться? Труд ради труда как такового? Вряд ли. Значит ради чего-то другого, ради чего-то большего.
Однако, прежде чем отправляться на поиски «чего-то», человек должен сначала понять, выяснить и уразуметь о чем идет речь. На выяснение и уразумение у него уходит вся жизнь и он умирает счастливым так, впрочем, ничего не поняв и не уразумев. Если, конечно, человек – философ (Ф.). Если же нет, если он обычный человек (О.), то для достижения счастья он, скорее всего, воспользуется каким-нибудь готовым рецептом.
САМЫЙ ДРЕВНИЙ И САМЫЙ ПОПУЛЯРНЫЙ СРЕДИ НИХ -
как вы уже, наверное, догадались та или иная форма религии.
Существующий мир плох, – утверждает проповедник (П.), – и хорошо может быть только в ином – загробном мире. Почему именно загробном? – может возникнуть вопрос. Может, но только не у О. Ибо для О. других миров просто не существует. В одном, «нашем», он живет и не сомневается в его существовании, что же касается до «иного» мира, то О. очень уж хочется, чтобы таковой существовал. Обо всем остальном О. не просто не подозревает, но и не хочет подозревать, ибо так проще и не требует умственных усилий сверх нормы.
Кстати, такой «простонародный» подход не есть что-то действительно простое, стандартное, неинтересное. Одна из самых изощренных и утонченных религиозных концепций, а именно буддийская, утверждает (я имею в виду махаянское ответвление буддизма) почти буквально то же самое, что и О. Нирвана, или говоря иначе, конечная цель существования человека, истинное его бытие, избавление от страданий (рай, мир иной) и сансара, или мир, в коем человек пребывает до вступления в нирвану (сей, бренный мир) практически неотделимы друг от друга. Между «нирваной и сансарой нет ни временных, ни пространственных границ. Индивид, находясь в сансаре, одновременно находится и в нирване».
А каковы нирвана и сансара в представлении О.? По сути, такие же. Здесь – ад, там – рай. Здесь – жена, дети-придурки, начальник-сволочь и нет денег. Там – делай что хочешь, водка вкусная и повсюду, девки и голова не болит. Если вы найдете здесь какие-либо временные или пространственные границы, если в «рае» О. есть что-либо принципиально отличное от его привычного мира, от его сансары, то можете первым бросить в меня бутылку из-под шампанского.
ВОЗМОЖНОСТЬ СУЩЕСТВОВАНИЯ РАЯ
Если предположить, что блаженная страна – некое воплощение кантовской вещи в себе, то существование рая становится возможным.
Рай познаваем? При жизни – нет. А после жизни? А после жизни сам рай, сама блаженная страна становится объективно доступной познанию. Открытой, видимой и ощущаемой. Одна только беда – познавать ее некому. Способность к познанию – способность живого человека. После смерти он ее утрачивает. А значит рай, несмотря на то, что, возможно, он и существует – остается непознанным. И принципиально непознаваемым.
Следовательно, всякие рассуждения о нем суть лишь пожелания или опасения, но ничего более.
Что ж, отсутствие ответа – тоже ответ. А посему поиски, думается, можно продолжить, но уже в ином направлении – в нашем мире.
МЫ ЖИВЕМ ЗДЕСЬ, -
утверждают искатели НЕрелигиозного рая, а значит, и рай нужен нам здесь, сейчас, а если не здесь и сейчас (там и потом), то для других, для тех, кто придет нам на смену. Мы все сделаем, мы жизнь отдадим, но ради того, чтобы ты, именно ТЫ, дорогой О., увидел рай, увидел счастливую жизнь в посюстороннем, ДОгробном мире.
Кто так говорит? Конечно, Б. – бунтарь и борец. МИР УСТРОЕН ПЛОХО, – уверяет Б., – НО НЕ ДЛЯ ВСЕХ. НЕКОТОРЫЕ ЖИВУТ ХОРОШО. А РАЗ КОМУ-ТО ХОРОШО, А ТЕБЕ ПЛОХО, ЗНАЧИТ НАДО ЧТО-ТО ДЕЛАТЬ, ИСПРАВЛЯТЬ. И Б. берется. Б. устраивает революцию, бунт, путч, предлагает проекты, реформы, другими словами, развивает бурную и кипучую деятельность. Иногда ему что-то удается, иногда – нет. Если не удается, то он кончает жизнь на плахе, в канаве в обнимку с крысой, в сумасшедшем доме. Если же наоборот удается, то он кончает жизнь скорее всего тоже на плахе, в канаве в обнимку с крысой, в сумасшедшем доме, но к вышеназванным несомненно прекрасным и заманчивым возможностям добавляются и другие: пасть жертвой заговора или все же успешно поцарствовать, попрезидентствовать, попредсовнаркомничать.
Рая у него все равно не получится. Да он и не думал о нем. Он практик, а не теоретик.
ТЕОРИЮ ЖЕ ЗЕМНОГО РАЯ
разрабатывал, скорее всего, чуть было не забытый нами Ф. Кроме него проблемой очевидно интересовались и многие другие – выдающиеся люди. Кое о ком из них мы, вероятно, еще поговорим в «качестве примера». А пока попробуем увидеть рай глазами Ф.
В раю ВСЕМ хорошо и всем нравится. Такое у рая свойство, используемое часто в качестве определения, хотя должно быть именно свойством и из определения так или иначе вытекать.
Попробуем пройти путь наоборот. От следствия – к определению. Всем хорошо – понятие бессмысленное, ибо требует дополнительных определений, дать которые невозможно. Всем нравится – положение гораздо более понятное и приемлемое. Ибо людям нравятся разные вещи – не только наслаждение или, например, созерцание, но и – бывает – работа. Необходимо лишь разумное устройство, обеспечивающее рай и его обитателей всем необходимым – как в плане предметов, так и в плане деятельности. То есть не только изобилие, но и нужность, настоятельная необходимость обществу того, чем занимается каждый из его членов. Пример: житель рая Э.(эксцентрик) высшим для себя счастьем считает изготовление гвоздей с двумя шляпками. Если Э. действительно пребывает в раю, то его продукция должна найти себе применение, причем, не в качестве курьеза, а в качестве чего-то полезного.
Возможно ли такое? В принципе – да. Но истинное изобилие требует такого количества предметов потребления, для которого не хватит всех ресурсов Земли. Гармония же – вот, кстати, наиболее подходящее слово – предполагает невероятно сложную систему взаимоотношений граждан.
Таким образом, В ПРИНЦИПЕ справедливое устройство мира возможно, но технически неосуществимо.
ЧТО ЖЕ ОСТАЕТСЯ?
Остается мечтать. И строить идеальные государства и города солнца в собственной голове и на бумаге.
Чем и занимались многие и многие замечательные умы из коих я в качестве примера и иллюстрации приведу лишь четверых. Двое – признанные гении, двое других – тоже, по моему глубокому убеждению, гении, но согласны со мной, пожалуй, не все.
Представлять я их буду, однако, не в порядке признанности-непризнанности, а в порядке немного другом. Первая пара рисует «классический» рай на земле, справедливое государство, блаженную страну – место, где все счастливы.
Но – только рисует.
Только – изображает.
Описывает.
Двое других – один общепризнанный гений, другой, как нетрудно догадаться, Венедикт Ерофеев – не только дают картину, но и действительно СТРОЯТ. Может быть, лишь для одних себя и для некоторых своих читателей, но – именно строят. Не учат, не показывают, как надо, а сами, своим горбом и печенью – ДЕЛАЮТ.
Первая фигура – Классик (с большой буквы), первый утопист и первый британский писатель. Автор книги, давшей название всему клану будущих утопистов, человек особо приближенный к королю, отец английской демократии, друг и соратник человека, похвалявшего принародно Глупость. Адвокат и переводчик «нечестивого» Лукиана. Помощник шерифа Лондона и лорд-канцлер. Государственный преступник, заслуживший высшую королевскую милость – голову его не выставили на Лондонском мосту.
Ну а отрубить – отрубили конечно. Англия все-таки. Страна, где даже Леди – и те Железные.
Томас Мор... «Утопия». Имя автора и название книги, которые говорят сами за себя.
Теперь вторая фигура. Советский писатель. Детский советский писатель. Автор бессмертных строк: «Мечтаешь о чем-то чудесном, и хочется (...) мчаться на самолете по голубым небесам, опускаться под землю, добывать железо и уголь, строить каналы и орошать пустыни, сажать леса или работать стахановцем на заводе (заметьте – не фрезеровщиком или, скажем, разнорабочим, а именно и непременно стахановцем – Е.Л.), делать какие-нибудь новые замечательные машины, чтобы папа и мама гордились мною, и чтоб Ольга Николаевна тоже гордилась, и чтоб самый дорогой, самый любимый наш друг и учитель великий Сталин похвалил меня».
Итак, как вы, наверное, уже догадались, я имею в виду Николая Носова, автора «Незнайки» и «Мишкиной каши» (кстати, перечитайте рассказ – не пожалеете: поймете, кто, как и почему руководит нашей страной).
Но нас интересует прежде всего, конечно, Незнайка, причем Незнайка, путешествующий в Солнечный город (город Солнца?).
То, что роман Носова – сказочная утопия объяснять, думаю, не надо. Главный герой, завладев волшебной палочкой, отправляется путешествовать и попадает в Солнечный город – современную Утопию. Или, как объяснял, наверное, Носов где-нибудь в парткоме – изображение коммунизма. Что ж, Николай Николаевич, назови хоть горшком, да только в печь не клади, верно?
ИМЯ ПИСАТЕЛЯ НОСОВА
может показаться кому-нибудь неуместным в компании Томаса Мора и (особенно) Венички Ерофеева. А, собственно, почему? Фамилия одного из жителей Солнечного города, например, Вертибутылкин. Тут вам, как говорится, и блуд и пьянство (не знаю как сейчас, а вот году в 1983-м, когда новое поколение выбирало не «пепси», а андроповку-первоклассницу по 4.70, была среди молодежи популярна игра «бутылочка», впрочем, о правилах ее из скромности умолчу).
Но я отвлекся. А вот в «Незнайке на Луне», скажем, читаем:
« – А, скажите пожалуйста, – спросил один коротышка, – у вас в бутылке была вода или, может быть, какой-нибудь другой напиток?
– В бутылке была простая вода, – коротко ответил Знайка. – Какой же мог быть другой напиток?
– Ну, я не знаю, – развел коротышка руками. – Я думал, ситро или, может быть, керосин?»
А может быть – денатурат, политура, клей БФ, гуталин, одеколон, лосьон, зубная паста или настойка Пустырника. Конечно, не «сучий потрох» и не «ханаанский бальзам» Ерофеева, но все же надо учитывать, что герои Николая Носова – еще не взрослые, потрепанные жизнью старые хрены, а «крошечные мальчики и девочки, или, как их иначе называли, коротышки».
ВО ВСЯКОМ СЛУЧАЕ
Николай Носов здесь представляется мне вполне уместным. Может, его книжечка и не золотая, но уж точно о лучшем устройстве государства. И если утопийцы работают по шесть часов в день – «три – до полудня, после которого идут обедать, и, отдохнув от обеда два послеполуденных часа, снова уделив труду три часа, завершают день ужином». То солнечногорцы, назовем их так, работают по десять часов в день в «четыре смены, а пятый выходной». То есть по два с половиной часа при четырех рабочих днях и одном выходном.
В Солнечном городе работают меньше, что не удивительно, странно, что там вообще еще нужен труд. Гораздо интереснее некоторые совпадения. «Обыкновенно они (утопийцы – Е.Л.) каждый день в предрассветные часы устраивают публичные чтения...» Как тут не вспомнить трогательную историю про жителей Солнечного города Листика и Буковку. Они, горюя по поводу того, что некоторые коротышки еще до сих пор «вместо того, чтобы читать, только рассматривают в книжках картинки, или, что еще хуже, гоняют по улицам футбольный мяч, или играют по целым дням в салочки», устроили в своем городе Книжный театр, где и производили публичные чтения наподобие утопийских.
Или – «совместные трапезы»: «...жители Солнечного города редко пользовались возможностью принимать пищу дома, так как они больше любили питаться в столовых, где было значительно веселей. Там еду подавали обыкновенные малыши и малышки, с которыми можно было поговорить, пошутить, посмеяться. Здесь же еда подавалась при помощью лифта, с которым шутить, как известно, не станешь».
Аналогично и в Утопии: «... если никому и не запрещается обедать дома, то никто, однако, не делает этого охотно, оттого, что считает неблагопристойным и глупым тратить усилия на приготовление худшей пищи, когда прекрасный и сытный обед готов во дворце, совсем поблизости». Таких и подобных им совпадений довольно много.
Единственное и главное отличие Солнечного города от Утопии в том, что Утопия принципиально достижима, но не более. Способ же, каким можно попасть в Солнечный город, дается Носовым в самом начале книги. И способ этот совсем нетрудный. Жаль только – сказочный. Ведь для того, чтобы Волшебник подарил тебе волшебную палочку, которая исполняет любое твое пожелание, ты должен совершить три добрых поступка ПОДРЯД,
ПРИЧЕМ БЕСКОРЫСТНО. Сами понимаете, что подобные подвиги – чистой воды сказки.
А без волшебства, видать, и коммунизм невозможен. Хотя – кто знает? Может быть, сказка и ложь, но ведь не зря Витя Малеев,тот самый, что мечтал работать на заводе в должности стахановца – вспоминал: «Раньше я думал, что Земля наша плоская, как будто блин, но Ольга Николаевна сказала, что Земля вовсе не плоская, а круглая, как шар. Я уже и раньше слыхал об этом, но думал, что это, может быть, сказки или какие-нибудь выдумки».
Как говорится: бабы-яги не существует? Бросьте сказки рассказывать! Ну а волшебная палочка, по сути, оказывается нужной лишь для появления автомобиля, на коем герои и отправляются в волшебный город.
И все. Поскольку, по мнению Пачкули Пестренького (сотоварища Незнайки по путешествию) автостульчик – был такой в Солнечном городе – «даже лучше, чем Незнайкина волшебная палочка! Тут стоит только подумать: хочу направо или налево, и желание сразу исполняется. А там нужно еще махать палочкой да говорить вслух, чего хочется. Одним словом – возня!»
УТОПИЯ – ЗНАЧИТ НИГДЕЯ,
а мы даже знаем каким образом до Солнечного города добираться. Значит, пора уже приближаться к путям отыскания рая – более реальным и более для нас приемлемым и приятным.
Для начала одна загадка. Из четырех предлагаемых в качестве примера писателей я назвал только трех. Сейчас приведу вам фрагмент, как всегда из «Незнайки», но такой, что не может не навести вас на мысль о том, кого из классиков я покамест столь упорно скрываю.
Итак: «Если кому-нибудь в книге попадалось смешное место, то посмеявшись сам, он тут же подходил к остальным коротышкам и читал это место вслух, чтобы всем было смешно. Если кто-нибудь, отыскав в журнале смешную картинку, начинал смеяться, то остальные без всякого стеснения подходили посмотреть на эту картинку и тоже смеялись...»
НИ НА ЧТО НЕ ПОХОЖЕ? НУ КОНЕЧНО ЖЕ:
«Если кто-нибудь – мужчина или дама – говорил: «выпьем!» – все выпивали. Если кто-нибудь говорил: «сыграем!» (например, в футбол или салочки! – Е.Л.) – все играли. Скажет кто-нибудь: «пойдем, порезвимся в поле!» – и все соглашались итти. Стоило заикнуться об охоте – и дамы выбирали себе прекрасных иноходцев, сажая сокола, кречета, ястреба или другого хищника на руку, изящно обтянутую перчаткой. Мужчины брали других птиц».
Мэтр Франсуа Рабле – ну куда ж без него?! Телемская обитель – понятно, не утопия и тем более не Утопия, а откровенная, хотя, вероятно, и вполне дружелюбная на нее пародия. Точнее – пародия на ее серьезность.
На самом-то деле никакой волшебной палочки не надо: достаточно «КОМУ-НИБУДЬ НАЙТИ В КНИГЕ СМЕШНОЕ МЕСТО».
Если телемит скажет: «эх, до чего же смешно все – рай и его поиски!» – все расхохочутся до слез. И окажутся там, над чем только что смеялись. В раю. Настоящий рай – не царство мертвых, где бродят унылые души умерших, славословят своего господа и занимаются строевой подготовкой. Настоящий рай – место, где живые души, где жизнь, где смех, где смеются.
Смеются над всем.
Смеются, пародируя Утопию и смеются, пародируя пародию на Утопию.
Ну и так далее и тому подобное.
В Орехово-Зуеве тоже есть ведь свои телемиты:
«К тому времени, как я поселился, в моей комнате уже жило четверо, я стал у них пятым («четыре смены, пятый выходной»? – Е.Л.). Мы жили душа в душу, и ссор не было никаких. Если кто-нибудь хотел пить портвейн, он вставал и говорил: «Ребята, я хочу пить портвейн». А все говорили: «Хорошо. Пей портвейн. Мы тоже будем с тобой пить портвейн». Если кого-нибудь тянуло на пиво, всех тоже тянуло на пиво».
ВОЛШЕБНАЯ ПАЛОЧКА ВСЕ ЖЕ ЕСТЬ.
В действительности, Ерофеев подобно Носову, – чем они выгодно отличаются от англичанина Мора и француза Рабле, знают или думают, что знают, где именно расположена волшебная страна и как до нее добраться.
Носов, как сказочник, предлагает волшебную палочку, а Веничка – как поэт – предлагает бутылочку, божественную Бакбюк. А если уж быть точным, то предлагает он: две бутылки кубанской, две четвертинки российской, розовое крепкое и два бутерброда, чтобы не сблевать.
И отправляется в город Петушки. Лучше он Солнечного города или хуже – не знаю, ибо в Солнечном не бывал. Необходима для его достижения «волшебная палочка» или нет – тоже сказать трудно. Потому что жасмин там действительно НЕ ОТЦВЕТАЕТ – проверял, когда ездил. Коса – от затылка до попы – тоже не зависит от степени алкогольного одухотворения и самоуглубленности.
Так надо ли – пить? Думаю – все же надо. Но, разумеется, безо всякого фарсу и забубенности, а только когда печален. И без всякой эскалации.
НО ГЛАВНОЕ В ДРУГОМ
Главное – именно смех.
Вы видели смеющуюся обезьяну или собаку? Нет. А пьяную в драбадан? Тоже, скорее всего, нет, но все же...
Одурманивание тем или иным способом у животных встречается. А смех – никогда. Значит, просто пить – еще не все. Нужно знать зачем пить. Ведь пить, по утверждению Вайля и Гениса, – «всегда смешно. Смешно пьющему, смешно тем, кто смотрит на пьющего». И никто сейчас уже не ответит на вопрос о том, что же было в действительности – то ли человек сначала выпил, а потом, радостный, рассмеялся, то ли наоборот сначала рассмеялся, предвкушая выпивку, а потом уже нализался до чертиков. Ясно одно: обезьяне было необходимо лишь пропитание, человеком же она стала, когда взалкала и улыбнулась.
Познав радость пьяного смеха (трезвый смех – лишь сублимация пьяного), познав недоступное ранее наслаждение и вообще познав «недоступное», обезьяна не могла уже остановиться. Необходимо было работать – искать волшебные травы, плоды и коренья, изобретать и опробывать новые рецепты, новые способы приуготовления веселящих жидкостей, а затем и совершенствовать закуску и весь окружающий антураж. Другими словами – прогресс и общество потребления.
Итак, человек научился себя одурманивать (позднее он изощрится и будет не только пить, но и читать и писать о пьянстве), узнал плюсы и минусы сего таинства и начал задумываться. Хорошо ли я поступаю? – размышлял древний пьяница. – Не лучше ли мне вернуться в прежнее, природное состояние и жить, как и все прочие твари. Вчера я был весел и называл себя царем мира, а сегодня у меня болит голова и всякий плюгавый мамонт может меня обидеть.
Увы, первые радости – они же первые горести. Эсхатологические раздумья посетили человека уже на другой день после первого глотка из волшебного кубка недостижимого счастья. Первая же шутка обернулась в итоге слезами. И неудивительно: человек был один, а значит смеяться мог лишь над собою. А смех над собою – всегда сквозь слезы.
Однако, оставим дремучие времена бронтозавров и каменных топоров и вернемся в наш мир, мир штопора и компьютера.
Познание – символ жизни, свойство и отличительная черта человека – аналогично смеху. Да, именно смеху, ибо смех – тоже познание, осмысление мира, исследование его и изучение.
Просто смех доступен любому, а потому некоторые (ума– и юморалишенные) представляют себе его чем-то примитивным, слишком простым. Но как раз в простоте и доступности любому НАСТОЯЩЕМУ человеку и состоит великая сила смеха. Созидающая сила. Недаром же Владимир Пропп говорит о магии смеха: «Ранняя форма магии смеха основана на представлении, что мертвые не смеются, смеются только живые. Мертвые, пришедшие в царство мертвых, не могут смеяться, живые не должны смеяться. Наоборот: всякое вступление в жизнь, будь ли то рождение ребенка или символическое новое рождение в обрядах инициации и сходных ему обрядах, сопровождается смехом, которому приписывается сила не только сопровождения, но и созидания жизни. Поэтому вступление в жизнь сопровождается обязательным обрядовым смехом».
Видите – смех созидает жизнь. А не наоборот. Хотя и наоборот тоже. Смех созидает не просто жизнь, но настоящую жизнь, жизнь без страданий, райскую жизнь.
Рай религиозный доступен лишь верующим и то в том только случае, если бог есть, что маловероятно. Рай на земле – надо еще строить и строить. И неизвестно к тому же не ошиблись ли мы еще в самом начале, еще в фундаменте.
Остается тогда рай – не постоянный, а временный, создаваемый каждым из нас для своих любимых, ну и немножечко для себя (если на донышке будет). Остается рай – не тот, о котором пишут. А тот, который получается, когда написали (для читателя) и тот, который по мере написания исчезает (для писателя), хотя ДО писания ничего и не было.
Таким образом созидать ( в том числе, а точнее, особенно – рай) можно лишь для других. Для себя же сей процесс будет разрушительным.
Но другого рая нет.
Есть только тот рай, в котором смешно.
Тот рай – который и есть смех.
Ибо смех – и есть жизнь, символ жизни и цель жизни.
А пытаться отыскать другой какой рай – просто смешно.
И НА ХОД НОГИ
О водке. Мог ли Незнайка добраться до Солнечного города, не прибегая к помощи волшебной палочки? Мог конечно! Сел в электричку – поехал. А мог Веничка добраться до Петушков БЕЗ водки? Мог и, видимо, добирался. Можем ли мы достичь СВОИХ Петушков, читая поэму трезвыми?
Разумеется. Так для чего же водка? Чтоб смешнее было.
Примечание 2010 года. Не опубликовано. За исключением фрагментов, которые касались Николая Носова. Они были опубликованы в «Экслибрисе» (разумеется, в сильно измененном виде) к юбилею Николая Носова. Наверное, данный текст и есть единственный написанный фрагмент так и не написанной диссертации про В. Ер. Конец примечания.
След. глава называется "ВЕНИЧКА, ГОЛЯДКА, ЕНЮША, или ДОЕХАЛ ЛИ ВЕНЯ ДО ПЕТУШКОВ?"