Ручка на веревочке
Вроде бы ерунда, деталь. Но в 1994 году, когда я увидел Щуплова впервые, обратил внимание именно на нее, ручку на веревочке. Форма одежды. Как у милиционеров, как у болельщиков ЦСКА. Если есть ручка на веревочке – значит, «при исполнении».
С тех пор я и сам так хожу. С ручкой на веревочке.
Помню, захожу как-то в «НГ». Сам я тогда еще в «Книжном обозрении» работал, а Щуплов уже из «КО» ушел, и ушел как раз в «НГ». Короче, захожу в «НГ», к Александру Всеволодовичу Вознесенскому, книжному журналисту и поэту. И вижу в коридоре Щуплова. Стоит, балагурит, а на шее – ручка на веревочке. И у меня такая же. Вроде бы ерунда, деталь, а забыть не могу.
Самоварщиков
А к Щуплову меня, разумеется, отвела Татьяна Бек. Я тогда учился в Литературном институте, у нее, понятное дело, в семинаре. Она и дала книжку какую-то. Говорит: напиши, мол. Написал. Потом она говорит: неси-ка ты свою рецензию в газету «Книжное обозрение», Саше Щуплову. Знаешь такого?
Знаю, говорю, поэт. Он, значит, в «Книжном обозрении» работает?
Странно, говорит Бек, его больше как журналиста знают.
А я читал в альманахе «Поэзия».
Кстати, в том альманахе был персонаж – Ефим Самоварщиков. Смешные стихи, что-то типа гаврилиады. Коллективное, разумеется, творчество. Один из авторов – Щуплов. Неплохо бы отдельной книжкой издать Самоварщикова, да и написать, кто автор какого именно стихотворения.
Принц крови
Что меня более всего печалит. Была то ли в самом конце 80-х, то ли в самом начале 90-х напечатана смешная поэма Щуплова. Как раз про газету «Книжное обозрение». Напечатана в питерском журнале, если я не ошибаюсь, «Аврора». Номер с поэмой у меня был, да делся куда-то.
А еще была у Щуплова замечательная поэма «Принц крови». Вот она. Хулиганская, не спорю. Но какое богатство слов!
1.
Ты казался принцем крови
и любил пускать шмеля,
и платил за все любови
одеваньем в соболя.
Ты на мячиках к «Базару»
в белой бобке подъезжал
и плашкета, словно шмару,
для блезиру содержал.
Говорят, ты харил катек
только в шнифтовый фуфляк
и бросал хрусты на скатерть
биксам в тающих Филях.
Не судьба – а вязка с понтом!
Не алтарь – а хан в дыре...
И горел над горизонтом
шар, как шапка на воре.
И когда твой шпих и двери
сыса взглядом облизал,
как Есенин в «Англетере»,
ты кишевник завязал.
Выгнул фраерские брови,
будто весело тебе...
Потому что принцем крови
был по кости и судьбе.
2.
Как-то ночью возле «Яра» однохуйственно и яро
я намазанному фрею, как богатому налил.
Но хмелек в башке просрался – юный мент нарисовался:
дзысь меня промежу роги – и в лягавку запилил.
Словно мне ломать штамынку бог с рожденья посулил.
Дзысь – и курку засмолил!
Я провел по ногтю пилкой и вступил в конфликт с дрочилкой:
– Шире жопы, мол, не пернешь – и кругом в алмазах высь!
Я не грабил власть Советов и в туза не харил шкетов,
и не бил котов по ширме ни с утра, ни анадысь!
Он ответил: «Заебись»
У Измайловского парка я сказал: – Кончай, ментярка!
Свистнем флюхт – и на хащовку пить гамырку и клико!
Там прогнулся стол под гусем и сидит моя Пердуся,
положив свои арбузы на большое рококо.
До греха недалеко.
Поутру в сверканье рая в жопу мокрого макая,
ты красавчику-плашкету, словно шмаре, бросишь: «Брясь!»,
и Варварка-Три Сифона под шипенье маргофона
так тебе твой хорь завафлит,
что захочется на близь.
Он ответил: «Заебись!»
– Слышишь фраерское пенье? Вся Республика в кипенье!
Мудошлепный Ворошилов на Кронштадт навел винтарь.
Пляшут, вывернув лалетки прокурсетки пятилетки,
и Крупа читает в Горках Лыске спящему букварь.
Даже в хезике с парашей ГОЭЛРО зажег фонарь:
залупайся и кемарь!
...Но, пыхтя пердячим паром, мент носил кепарь недаром.
Возле Плешки с блядохода не сумел сойти на рысь.
И за это я недобро влил перо ему под ребра.
И сыграл в колоду жоржик, попирая смертью жись.
Вот что значит: «Заебись!»
3.
Вот иду я, шопенфиллер-наховирку:
пушка в шкернике, регался над бедром.
Так красив, что у марухи сводит дырку
и наколота хазовка за углом.
Как достану прот скуртавый со сверкальцем!
Как присвистну вертуну на тыхтуне!
Только перхалка дымится между пальцев
и хипесница стекает по стене.
Шмаро, лярва, прокурсетка с буферами,
что способна натянуть на жопу глаз!
Как тебе мой пальтюган на крепкой раме,
зацелованной и в профиль, и в анфас?!
Отсоси бухарь у порченного понта,
и метелку наведи на мокрый гранд...
Но не пачкай решетом мне горизонта
и на мопса не бери блатной талант!
Уж такой я маровихер с апельсином,
старый шлиппер в чистых чипчиках вразнос
в белом галстуке, в фургоне темно-синем,
так влекущем маргариток на отсос...
Всем нам братское чувырло будет мерой...
Оттого и пру до смерти с долотом -
вечный фраер, ненаеба с прочной верой,
что отыщется на жопу хуй с винтом.
4.
На ветошной малине
ты нюхал марафет.
Твоей любви молили
три шмары юных лет.
Одна курила «Иру»,
смела была в гульбе
и целку для блезиру
носила при себе.
Другая грызла грушки
с собачкой на ремне.
Она от хуя ушки
хранила в портмоне.
А третья из Тамбова
заставила жулье
про Дуньку Кулакову
забыть из-за нее.
На ветошной малине
ты нюхал марафет.
Твоей любви молили
три шмары юных лет.
Хрустел в твоей пиджуре
лопатник с шелухой.
А ты сидел в прищуре,
как будто был глухой.
Стряхали шмары перхоть
на брючину твою
и в рай хотели въехать,
но на чужом хую...
5.
Колеса начищены. Власть на боку.
Приспело блатячке сосать дураку.
Его галифе – как плывут облака.
Ему все чувырлы дают встояка.
Он ходит, как краб средь московских ночей.
Он с фронта срисует любых щипачей.
Сидят поросята в наганных боках,
как черви в березовых боровиках.
Ссучившийся сыса. Лягавый дурман.
Такому не выкинешь слам на карман.
Но встала блатячка ему на пути,
и дальше ментяре не нужно идти!
Приспело Варюхе сосать дураку:
вся грудь в портупеях и рыбка в боку.
Не назвать
У меня было много учителей. Поэтический семинар: Татьяна Бек и Сергей Чупринин. Преподаватель, который меня привел в «НГ» (тогда еще никакого «Ex libris»’а не было) – Сергей Федякин. Преподаватель, который заставил писать про Венедикта Ерофеева, потом принес статью о Ерофееве в журнал «Юность» – Юрий Томашевский. Всех не назвать. А жаль.
А Щуплов...
Помню, принес первый репортаж. С какого-то литературного вечера. На машинке еще отпечатанный. Щуплов бумажку взял, почирикал ручкой, говорит: неси наборщицам. Следующую статью Щуплов посмотрел, ничего не исправил, а третью уже и читать не стал: нормально, мол. Лучшее обучение, на мой взгляд.
А вот что еще запомнилось. Приносит автор Щуплову статью. Тоже про вечер литературный, вечер на котором был и сам А.Н., был и стихи читал. В статье автор Щуплова среди прочих упомянул. А Щуплов свою фамилию аккуратно так вычеркивает. И всегда так поступал. Как же, мол, можно? В своей собственной газете и про себя? Неудобно. Сейчас почему-то все почти считают, что удобно.
Мальчики
Ну да, Щуплов любил мальчиков, а не девочек. Хотя при советской власти ему, конечно, пришлось жениться. Но любил мальчиков. А бабам нравился, корректорши все в полном составе были в него влюблены. А он туда к ним бегал – обновки мерить или недуги лечить.
А я помню такой эпизод. Идем с Щупловым по домам. Вечером. Ему в метро – на станцию метро «Свиблово», где он квартиру снимает. Мне на электричку, до станции «Тушино». С Рижского вокзала. Стоим на улице Сущевский вал. Ждем красного сигнала светофора. Рядом стайка девиц. Щебечут, хохочут. Щуплов со всеми ними знакомится. Пока переходим улицу, Щуплов безошибочно выбирает из них самую красивую, говорит ей: вот с ним и поедешь. Пока, Лесин, забирай девушку, только на службу все же приходи.
Девушка покорно пошла со мной на электричку, в Тушино.
А вы говорите – мальчики….
Кстати, насчет квартиры. Какое-то время Щуплов в Тушино жил, на станции метро «Планерная». И всегда говорил – «Планёрная», с ударением на «ё». раньше так и в метро дикторы объявляли – «Планёрная», с ударением на «ё». а теперь, сволочи, говорят – «ПлАнерная», с ударением на «а».
Щуплов был грамотен абсолютно. Врожденная грамотность. Когда не знал, как пишется слово – просто писал его на бумажке, писал, разумеется, без ошибок.
Пусть Лесин бухает
Приходит, к примеру, писатель в газету «Книжное обозрение». Ну, к примеру, писатель Сергей Дмитренко. Очень хороший писатель. Когда приходит в дружественную редакцию (а зачем ему ходить в недружественные?) приносит с собой сало, водку, всяческих яств и выпивок. Приходит пораньше. Мол, раньше выпьешь – скорее уснешь. Очень верно считает очень хороший писатель Сергей Дмитренко. Приходит он, приносит сало, водку, всяческих яств и выпивок, а Щуплов ему и говорит:
– Сережа, я сейчас на внутриредакционную летучку пойду. Пусть Лесин бухает.
Садимся мы с очень хорошим писателем Сергеем, к примеру, Дмитренко, открываем водку, режем сало. Бухаем, а Щуплов на летучке убивается. Потом, конечно, приходит, присоединяется. Чудо как хорошо.
Щупловский вал
Есть такой поэт и музыкант Вова Терех. Хороший поэт, да и наверное, музыкант тоже хороший (не слышал, судить не берусь). Познакомил меня с ним Юра Соловьев, единственный с поэтического семинара Бек, кого я могу назвать своим другом. Он, Юра, из Брянска, несколько лет не пьет уже, там, в Брянске, и живет. Так вот, Вова Терех. Бухали мы с ним на берегу канала имени Москвы. Купив предварительно пачку папирос Беломор. Он потому что не только бухал, но еще и курил. А набухались мы тогда хорошо. Я поплыл, в буквальном смысле слова поплыл – потому что лето было. Поплыл, в воде уснул и врезался головой в баржу. Врезался, очнулся да еще на матросов начал громко бранится. Мол, куда прешь, не видишь, что, пешеход канал переплывает. Матросы смеялись, поняли, видать, что с дурачком дело имеют. Но я отвлекся.
Объясняю по телефону Вове Тереху как до «Книжного обозрения» добраться. Улица, говорю, Сущевский вал.
Щупловский вал? – спрашивает Терех.
Ага, Щупловский.
Пока еще не переименовали улицу Сущевский вал в улицу Щупловский вал. И зря. Пора бы.
Ты казался принцем крови...
А Щуплов не казался, а был - Принцем крови.