Листик говорит. Спим. Тихо. Геодезист храпит на подоконнике (чтобы удобней было приподблевнуть в случае чего). Вдруг ты (ну, то есть я, она ж про меня рассказывает) садишься, начинаешь качаться. Качаешься долго и молча. Как мусульманин какой. Я спрашиваю: ты чего? Молчание. Что, спрашиваю, хочешь. Может, в сортир? Ты молчишь, как изваяние. Выталкиваю тебя из кровати, даю азимут: в сортир. Ты покорно идешь. Заходишь в комнатку, где душ, долго там недовольно ворчишь что-то бессмысленное (видимо, не найдя унитаз), потом идешь в туалет, долго с наслаждением ссышь.
Вернувшись, покорно ложишься на полу, мирно блюешь.
Чахотка. Половой акт.
После рейда по Каменноостровским кабакм проснулись без похмелья, но пьяные. В петроградский драбадан. Лежим, спокойно ебемся, Г. дает ценные советы и указания (типа: в пизду, в пизду хуй сувай-то!). Листик начинает истово (неистово) покашливать. Испытываю эротическую радость. Понимаю: потому так любили русские писатели чахоточных девушек, что при ебле они все время кашляли.
Дверь. Парадокс.
Геодезист по ночам к бабе своей все время бегал. Возвращался шумно, гордо застегивая брюки. Спрашиваю его как-то, входящего в номер:
- Ты дверь-то закрыл?
- Конечно.
- Снаружи или изнутри.
- Конечно, снаружи.
- А как же ты тогда вошел?
- Парадокс.
след серия наз. На улице Гороховой ажиотаж