Сидим, натурально, работаем. Звонит филолог. Кажется, женщина. Предлагает отметить столетие какой-то сволочи, тоже, наверное, филолога. Очень уж, говорит, заядлый был филолог, надо бы, продолжает, вам отметить его столетие. Ну что было делать? Разлили. Отметили.
2.
Убираясь в редакции (ну бывает же такое, накатывает зуд), выбрасываешь все: книги (даже сборник «Евреи на олимпийских пьедесталах»), трусы (даже лифчики с носками), карандаши (даже в носках, трусах и лифчиках), листочки с собственными стишочками (да даже и с чужими), но только не отпечатанные на машинке рукописи сумасшедших. Жалко.
3.Рядом с редакцией (толерантное)
Рядом с редакцией легальные (вероятно) россияне работают работу: что-то ломают для улучшения красоты облика города. Прямо под окном. Заглядывают в окно, видят: сидят журналисты, худые, голодные (помните Маяковского: «Если встретите человека белее мела, худющего, худей, чем газетный лист, – умозаключайте смело: или редактор, или журналист…»). А у них же не только работа работниками на работе, у них перекуры, перерывы, перекусоны. Поглядели они на нас, узнали у местных, что мы, оказывается, еще и о книжках пишем, а не о политике или экономике, пожалели. Положили (а у нас первый этаж), на окошко полбатона хлеба. Ешь, мур-был щул, говорят, у меня тоже дети голодают, гуры-бурлы. Наверно, легальные.